Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+10°
Boom metrics
Дом. Семья1 августа 2017 22:00

Муж Любови Полищук в магазине примерял за нее сапоги

Народный артист России Владимир Качан написал книгу воспоминаний «Аплодисменты после...»
Анна ВЕЛИГЖАНИНА
Анна ВЕЛИГЖАНИНА
Улыбка Полищук оказывала на мужчин гипнотическое действие. Фото: Валерий Плотников/РИА Новости

Улыбка Полищук оказывала на мужчин гипнотическое действие. Фото: Валерий Плотников/РИА Новости

В этих мемуарах - полные юмора рассказы о встречах и дружбе со знаменитостями. Сегодня мы публикуем фрагменты из книги с разрешения издательства «Центрполиграф».

Секрет долголетия Михалкова

Некоторое время назад я был солистом оркестра Леонида Утесова, и автором программы под неприхотливым названием «Утесов-80» номинально числился Сергей Михалков. То есть его авторитетная подпись украшала сценарий программы, а фактически сочинять ее мог кто угодно. Он, разумеется, бывал на репетициях и с удовольствием все комментировал, вносил поправки, но прямо скажем, из сил не выбивался. Он заслужил и воспринимал любые знаки внимания и уважения к себе с олимпийским спокойствием и нервы попусту не тратил. Да и вообще он их не тратил... Может, потому и жил долго и мирно со всеми.

Первый советский гимн, сочиненный в соавторстве с Эль-Регистаном, вызвал у многих собратьев по перу и зависть, и якобы презрение к патриотической конъюнктуре, и еще много чего порочащего, по их мнению, звание русского поэта, который должен хотя бы слегка быть в оппозиции к власти. И когда один из них бросил в лицо Михалкову: «Ну и говно же ты, Сергей, написал», тот со своим спокойствием ответил: «Г-говно - не г-говно, но будешь слушать стоя!»

Второй гимн вызвал еще больше негодования: подправил кое-где слова, чуть-чуть изменил и - на тебе - новый гимн, родной сын (или брат) старого! Поэтому, когда С. В., будучи на каком-то литературном симпозиуме, ехал в лифте на свой этаж, рядом с ним стоял очень популярный поэт, который стал предъявлять ему гневные демократические претензии. Лифт остановился на его этаже. В закрывающиеся двери лифта он продолжал кричать и почти оскорблять автора гимнов. И когда двери почти закрылись, Михалков в оставшуюся щель флегматично обронил: «С-слова учи...»

Я аплодирую его благородному спокойствию, которое он ухитрялся сохранять при всех сменах власти и любых режимах, не приспосабливаясь к ним и сохраняя лицо. Это ведь именно он придумал эпитафию к Могиле Неизвестного солдата: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». И лучше, и короче сказать нельзя было.

Советская Софи Лорен

Настолько обаятельной и заразительной улыбки, такого смеха, как у Любы Полищук, не было ни у кого. Один раз она меня подвезла с «Мосфильма» на своей первой, только что купленной машине. Это был тот еще цирк. Наверное, в это время у Любы еще не сложились отношения с педалями сцепления и газа, поэтому машина двигалась рывками. На оживленной трассе конвульсии Любиной машины приводили в бешенство всех водителей слева и справа: мало того, что женщина за рулем, так, наверное, еще и права купила. Они все орали, матерились, а потом им удавалось разглядеть - кто за рулем. И настроение мгновенно менялось. Люба понимала, что она на дороге новичок и не совсем права, но... Она улыбалась. И мужики, только что крутившие пальцем у виска и оравшие, вдруг откидывались на сиденьях, таяли, расслаблялись и тоже начинали улыбаться. Потому что есть улыбки, на которые нельзя не ответить. Меня истерика машины, которую Люба всю дорогу насиловала, не пугала, а только смешила.

Люба - настоящая красавица. Причем красавица итальянского типа. Ее рост, стать и привлекательное смуглое лицо - далекий привет от Софи Лорен или Джины Лоллобриджиды. И тем удивительнее, что красавица Люба умеет кривляться так, что любой экранный комик кажется обычным балаганным шутом. Один эпизод танца с Мироновым в «12 стульях» - и влюбленность всей страны! С каменным, неподвижным лицом она изобразила эту клоунскую буффонаду, не позволив ни разу себе что-то в лице прибавить, - покорила всех!

...Вроде бы должно быть неловко, что ей некогда сходить и купить сапоги, потому что съемки в разгаре, и она посылает мужа Сергея (известный художник Сергей Цигаль. - Ред.) совершить этот гуманный акт. Что вполне возможно, так как у Сергея и Любы один размер - 42-й. И Сергей сидит в магазине женской обуви и, чертыхаясь, меряет сапоги. Продавщицы прячут улыбки. Ситуация двусмысленная: бородатого, вполне определенного мужика Сережу на первых порах принимают за гея, но дальше следует объяснение, что у жены тот же размер. «Жену зовут Василий», - шутит Сережа, но сразу понимает, что шутка не прокатила и его вполне серьезно принимают за представителя нетрадиционной сексуальной ориентации. Тогда он раскалывается и признается, что жена его - Люба Полищук и сапоги для нее. И моментально все вокруг расцветает, лица продавщиц светлеют. А все потому, что уже само ее имя вызывает хорошее настроение. Когда покидает Землю такой человек, в мире становится чуть меньше любви и света, чем было раньше.

Книга Владимира Качана «Аплодисменты после...»

Книга Владимира Качана «Аплодисменты после...»

Утесов и «неправильный орден»

Когда Леониду Осиповичу исполнилось 85 лет, ему пришлось испытать горькое и вместе с тем детское разочарование. Мы, то есть Константин Певзнер, ведущий концерта Вацлав Скраубе и я, пришли в тот день к нему домой в Каретный Ряд с поздравлениями. Пришли утром, так как предполагали, что потом к нему будет не пробиться. Он встретил нас в тапках и... слезах. Тапки на нем при наличии верхней, совсем недомашней одежды объяснялись тем, что он рано-рано утром, еще перед нашим приходом, тихо встал и бесшумно вышел из дома с целью купить газеты. В то утро он ждал, что сегодня получит вожделенную награду, о которой давно мечтал, - звезду Героя Социалистического Труда. И отчего он так жаждал получить именно то, что в народе прозвали «Гертрудой» - одному Богу известно, но насладиться ему не дали. Там же, у киоска, он жадно развернул газету и на первой полосе увидел и поздравление, и чем его наградили. И - о, ужас! - это была вовсе не ожидаемая «Гертруда», а какой-то, ему неизвестный, орден Октябрьской Революции.

Еще обиднее было то, что о нем напечатали не отдельно, не выделяя его никак, а в списке, в котором «Гертруду» получил какой-то шахтер и какая-то ткачиха, а он, извольте видеть, недавно учрежденный орден Октябрьской Революции! Обидно же! До слез! Провожая нас в комнату, он всхлипывал и говорил: «Я, значит, не заслужил!.. Не заработал, значит, на старости лет! Ведь всю жизнь работал, пел, а они...»

Тут Певзнер прервал его рыдания. Певзнер в это время - музыкальный руководитель и дирижер утесовского оркестра. Он был феноменальным тамадой, блестящим музыкантом (помните его песенку «Оранжевое небо»?) и очень остроумным человеком. Он остановил сетования Утесова возмущенным монологом:

- Послушайте, Леонид Осипович, что вы тут горюете из-за такого пустяка! Вам, между прочим, гордиться надо, что такой орден получили, а вы как ребенок, ей-богу!

Утесов перестает плакать и начинает с интересом прислушиваться.

- Гордиться надо! - с яростным упреком повторяет Певзнер. - Ну, сами посудите, эту «Гертруду» несчастную получают рядовые труженики! Ткачихи там, рабочие, а вы что, в одном ряду с ними хотите?! Ничего против них не скажу, но - черт побери! - надо же себя ценить правильно! Утесов, которого знает каждая собака в этой стране, - и, понимаете, какой-нибудь Сидоров, который план перевыполнил! А вы сами подумайте... - Тут Певзнер вешает интригующую паузу и, сделав шаг к Утесову и глядя на него в упор, продолжает: - Вы - ВТОРЫМ! - в стране получаете новый орден Великой! Октябрьской!! - С каждым словом пафос Певзнера возрастает. - Социалистической!!! Революции!!!! И еще жалуетесь!

И тут у Утесова совершенно высыхают глаза, и он ревниво спрашивает:

- А кто первым?

Певзнер совершенно спокойно куда-то в сторону роняет: «А первым - крейсер «Аврора»...»

Народный артист России, писатель Владимир Качан

Народный артист России, писатель Владимир Качан

Фото: Сергей ШАХИДЖАНЯН

Как Окуджава потратил парижский гонорар за один день

Окуджавская популярность в основном, как и у Высоцкого, была магнитофонной и никак не влияла на мнение госчиновников по поводу того, какие пластинки выпускать, а какие - нет. Вот так и получилось с первым аудиогигантом Окуджавы. Его красиво и убедительно издали в городе Париже. А дальше его рассказ персонально мне. Он рассказывал эту трагикомичную историю с большой дозой иронии по отношению к себе и дурацким обстоятельствам, в которых оказался благодаря все тем же нашим чиновникам. Это была какая-то писательская поездка с жестко ограниченной визой, которая истекала буквально через день после того, как советский шансонье вдруг получил гонорар за свою пластинку. Немыслимая для советского поэта сумма, которую необходимо было как-то потратить до завтрашнего отъезда, вероятно, еще и для того, чтобы не отдавать почти все государству, как у нас тогда и было принято. И он пошел тратить.

Окуджава, смеясь, рассказывал, как он, чувствуя себя богачом и транжирой, зашел в ближайший супермаркет и начал там скупать все. Булат Шалвович говорил, что такого количества бессмысленных пустяков, которые потом оказались в его чемодане, он сроду не видел. Хватал с полок первые попавшиеся тряпки и бытовые аксессуары, бросал в тележку и, наконец, довольный, что так смог все потратить и не забыть про сувениры, подошел к кассе и удовлетворенно расплатился.

А утром, когда уже надо было выезжать из гостиницы, позвонили из посольства и сообщили, что ему продлили визу еще на две недели... Да-а! Какой нелепый облом! Как же можно было бы не спеша и с толком потратить эти деньги!

А БЫЛ ЕЩЕ СЛУЧАЙ

Бело-розовая пастила для Филатова

Почему-то в студенческие годы из еды Филатов больше всего ценил рыбные палочки и бело-розовую пастилу - самые дешевые, непритязательные и даже оскорбительные для гурмана продукты. Это загадка... Быть может, эти палочки были неким фаллическим символом, ироническим предзнаменованием того периода, когда наша бедовая журналистика приклеила к нему ярлык секс-символа, супермена и черт знает кого еще, на что Филатов реагировал с комическим ужасом: «Что они, с ума посходили, что ли?! Я ведь и не на каждом пляже рискую свое тело показать». Написать о нем в этом роде значило примерно то же, что однажды Жванецкий сказал о знакомом писателе: «Он из всех писателей - самый красивый».